Стоит только Энди коснуться его, как Чарли заводится с пол-оборота. Он весь подбирается, хватается за чужие запястья, скользкие от воды, слушает все эти пламенные речи краем уха. В ход идёт первородный инстинкт — выжить. Пока его раз за разом прикладывают затылком о поверхность ванны, попеременно проезжаясь кулаком по лицу, Чарли со скоростью света просчитывает варианты. Он мог бы извернуться, выломать Никсону руки, впечатать колено в живот, да хоть банально укусить — и ничего из этого Чарли не делает. Вместо ответной атаки он просто цепляется за чужие руки, чувствует, как перекатываются под пальцами крепкие костяшки, и таким образом выдирает себе несчастные клочки воздуха. Как рыба на суше, ловит ртом воздух, вдруг ставший едким. Скалится, отплёвывается от вновь брызнувшей крови. Внутри поднимается нечто огромное, хтоническое и горячее, как дракон; расправляет крылья, готовясь к броску, и Чарли принимает это чувство за ярость. Табун мурашек, окативших тело, — за страх. И спустя полминуты этой возни Чарли вдруг осознаёт, что он делает: он сдерживается. Потому что, стоит сделать первый шаг, и он не остановится.

"Мне сейчас искренне жаль, что тебя там не зарезали к хуям."

Ага. Чарли тоже жаль. И себя жаль, и слышать это тоже жаль, и вообще всем вокруг обосраться как жаль, только делу это никак не помогает. Чарли становится гадко до зубовного скрежета. Он позволяет Энди молча уйти срывать свой гнев на неодушевлённых предметах. Не убил, уже неплохо. Чарли тоже молодец. В их отношениях наблюдается заметный прогресс, надо же.

Выбравшись из этого белого гроба, Чарли обрабатывает порез и перевязывает ногу привычной последовательностью движений. Ничего страшного, не впервой. Всего лишь плюс один шрам, плюс одна история, минус сто шагов навстречу Никсону. Хмыкнув своему отражению над раковиной, Чарли, пару раз вздохнув, вправляет нос и долго, сосредоточенно умывается ледяной водой, пока скулы не начинает сводить от холода. В зеркале Чарли выглядит ровно таким, каким привык себя видеть: на лице живого места нет, на обнажённых боках цветут лиловые и фиолетовые синяки от крепкой хватки Энди с последней поездки на байке, и на покрасневшей шее тоже скоро появятся. Чарли так скоро весь покроется метками Энди. Как будто, какой бы части тела Чарли он ни коснулся, та начнёт гореть синим пламенем, неся в себе память этих прикосновений. Если уж по-честному, Чарли вообще не особо любит, когда его трогают.

Скривившись от этих мыслей, Чарли сплёвывает почти чёрную от крови слюну, избавляясь от металлического привкуса, и бросает критический взгляд на своё барахло на полу.

Энди без зазрения совести шарился в его вещах — ну и кто здесь мудила конченная? Чарли понимает, что ему наконец начинают платить той же монетой, и он полностью этого заслуживает, но Энди... вот так запросто опустился до его уровня? Чарли не хотелось бы снова повиснуть на его шее мёртвым балластом, но такова его природа. Именно по этой причине — потому что он слишком хорошо знал самого себя, — Чарли и поставил условие: сделаешь дело — гуляй смело. Чарли отправится на все четыре, а Энди не станет ему в этом препятствовать. Может, он вообще свалит из города куда подальше, чтобы не иметь даже призрачной возможности случайно наткнуться на Энди на улице, потому что после всего, если план состоится, Чарли не сможет смотреть ему в глаза. Он и сейчас с трудом справляется с этой задачей.

Чарли снимает мокрые от воды и крови штаны и натягивает свои старые, аккуратно висевшие на сушилке рядом со стиралкой. Вопреки своему разнузданному облику Чарли всегда отличался чистоплотностью. Матушкино воспитание дало свои плоды. Убирать за собой, складывать вещи по швам, чистить ботинки — вот это всё. За далью лет Чарли уже не может вспомнить, началось это до её знакомства с Никсоном или после.

Он распихивает свои пожитки, включая наркоту, по карманам и осторожно выходит из ванной. По коже сразу ползёт холодок — то ли от сухого прохладного воздуха, то ли от тишины, царившей в доме. Чарли тихо, почти бесшумно, как хищник, пробирается в холл и видит издалека фигуру Никсона, застывшего на диване ровно в той же позе, в какой Чарли его и оставил перед уходом. Энди всё ещё был в брюках и рубашке, даже галстук — и тот по-прежнему печально висел на шее, лишь чуть сильнее ослабленный. Почему-то эта картина совсем уж больно резанула Чарли по воспалённому нутру. После слов Энди в груди натянутой струной дрожало напряжение. Раньше Чарли никогда не задумывался, что о нём подумают или скажут — просто не было такой потребности. В банде он чётко знал свои задачи, а всякое желание добиться одобрения свыше осталось далеко в прошлом. Но теперь Чарли почему-то хотелось сделать всё правильно. Не встать по светлую сторону закона, разумеется — нет; ему просто хотелось, чтобы Энди перестал смотреть на него так же, как накануне своего отъезда из кампуса. Потому что, в общем-то теперь это очевидным образом бросалось в глаза, сам Энди стал совершенно другим. Изредка всплывающие в разговорах воспоминания о былых временах приукрашивали картину, но не меняли её сути.

Чарли подкрадывается к противоположному краю дивана, в любой момент готовый отскочить, и медленно тянет на себя футболку Никсона, небрежно наброшенную на спинку. Кажется, Энди был в ней вчера. Отвернувшись, Чарли натягивает её на себя, и в нос ударяет слабый запах чужого парфюма. О причинах особого пристрастия к вещам Энди Чарли предпочитал не задумываться. И вообще, это первое, что попалось под руку. Чарли не горел желанием щеголять голым торсом и терпеть редкие, но неизменно любопытные и какие-то страдальческие взгляды Никсона. Как будто Чарли плетьми били каждый день на протяжении этих лет. Не все, но многие из этих шрамов Чарли получил по совершенно идиотскому стечению обстоятельств. Возможно, когда-нибудь Энди услышит парочку забавных историй из уст Чарли — когда и если они наконец снова научатся общаться словами через рот.

Он решает пока не трогать Энди, оставить его вариться в собственных переживаниях — да и что бы он сказал? Чарли сейчас тоже представлял собой бомбу замедленного действия. Только затронь нужные точки — рванёт, мало не покажется. У него не было таких слов, чтобы наладить диалог. Не было ничего чистого, простого, человеческого, что можно было предложить. Чарли привык решать конфликты только одним способом, который, к сожалению, совершенно не работал в данной конкретной ситуации. Кулаками можно выиграть битву, но не войну. Война — это, в конце концов, искусство. Чарли до него далеко, как до Китая.

Подойдя к входной двери, он несколько секунд сомневается, но всё же выходит наружу. На посеревшем небе уже зарождался рассвет. Под тонкую футболку тут же закрался ветер, и Чарли ёжится, подминая одну босую лодыжку под другую. Вот он снова стоит на том же месте практически в то же время и раздумывает, а не послать ли ему всё к чёртовой матери. Разве что мотоцикла под рукой нет, чтобы уж наверняка. Чарли в сотый раз за вечер потерянно выдыхает и закуривает. Голова раскалывается.

Он просто смотрит куда-то вперёд, бесцельно переключаясь с шевелящегося в баке мусора — может, кошка или енот, — на редко проезжающие мимо автомобили; смотрит на вдруг погасшие фонари, на ступеньки перед собой, на собственные руки — смотрит и думает: твою мать, господи, какого хрена всё стало так сложно. В какой момент Чарли прошёл точку невозврата? Когда сел на пассажирское того грёбаного грузовика? Когда впервые выстрелил другому человеку в лицо? Когда нецензурно послал девчонку из администрации университета, звонившую узнать, планирует ли Чарли вернуться к обучению? Или в тот день, когда вылез из утробы матери? Эти мысли толкают Чарли вперёд — без цели и причины, насаждая неоформленное, но привычное и почти естественное стремление к побегу, — но он лишь вновь останавливается у края самой первой ступеньки, чтобы опустить взгляд и вдруг просто... передумать. На этот раз не потому, что ему нужна была помощь. И даже, как ни удивительно, не потому, что Чарли хотел в перспективе увидеться с семьёй. Чарли отчётливо понимает, что сейчас развернётся и снова войдёт в этот дом просто потому, что хочет остаться.

«I missed you more than I thought I would.»

Щелчком отправив окурок в полёт до газона, явно уже какое-то время не стриженного, Чарли заходит обратно в тепло. Энди обнаруживается на прежнем месте. Поначалу даже кажется, что он заснул, что было бы неудивительно, учитывая, что Чарли выдернул его в неизвестность ни свет ни заря, но, подойдя поближе, Чарли замечает в его руках извечную бутылку. Они такими темпами оба сопьются, серьёзно.

Плед всё ещё валяется на диване, чуть в стороне. Скомканный, будто его сбрасывали в спешке. Чарли отводит взгляд, закусив губу, и медленно, всё ещё опасаясь реакции, опускается перед Никсоном на корточки. Смотрит снизу вверх — совсем как перед уходом. Как смотрел всегда. Кое-что в этом мире не меняется, да? Чарли нелепо протягивает Энди раскрытую пачку сигарет и, набрав воздуха в грудь, встречает чужой взгляд, не отрываясь. Даётся ему это сложно, но Чарли чувствует себя обязанным. Как будто, если он не увидит реакции Энди, всё будет неправильно.

— Мне нужно было выйти отсюда, ясно? — Он дёргает головой и насилу выравнивает тон, исключая из него нотки наезда: — Не в магазин там, башку проветрить, а... вырваться. Что-то изменить. Я вижу, что ты делаешь. Не надо думать, что я такой дуболом. Или слепой. Может, я не понимаю всех деталей, знаешь, эти твои процессуальные и процедуральные штучки... Но я тоже должен что-то делать. Я не могу сидеть сложа руки и молча смотреть, как ты решаешь мои проблемы. Решай их на своей стороне мира. Я буду на своей. У меня ещё есть преданные люди, которых я могу использовать. Тюрячка — хуёвая штука, но это не самое страшное, что может случиться со мной. И с тобой. Пойми, нажраться в баре и подраться с местными — это и вполовину не так опрометчиво, как быть здесь сейчас с тобой. Или, может, ты думаешь, я щас нюхну порошка и поеду со стволом на стрелку к поставщикам? Или сдаваться легавым? Или грабить банк? — Чарли издаёт нервный смешок и осекается, решив, что безопаснее будет съехать с этой темы. Он что-то там нёс про ограбление, благо на испанском. — Что ты думаешь вообще, Никсон, в этой своей голове, а? Что у тебя там такое крутится?

Чарли обессиленно опускает голову, прикрывая глаза и сосредотачиваясь на сигаретах. Готовясь к очередному взрыву. Ему правда было интересно. Конечно — дело было не из простых. Конечно — Энди преследовал некую моральную миссию по искуплению грехов своих и чужих. Но... Восемь лет спустя этого было недостаточно, чтобы понять, какого чёрта Никсон выглядит так, будто это дело сведёт его в могилу. Чарли было тошно это признавать, но, если Энди и впрямь кончится как личность из-за него, лучше уж свалить сейчас и попытаться решить проблему по-своему. Чарли действительно не хочет доставлять ему неприятностей. Не потому, что он мне дорог, — снова вбивает себе в голову Чарли, — а потому лишь, что это бессмысленно. Тянуть кота за яйца — бессмысленно. Они с Энди перегрызут друг другу глотки раньше, чем всё закончится. Кто-то один заложит другого. Это неизбежно.

Чарли бросает взгляд на бутылку в руке Энди, но не рискует потянуться или спросить. Вместо этого он снова закуривает и, уже привычно глядя в сторону, бормочет:

— И, это... Спасибо, что приехал. — Слова странно ложатся на язык. Чужеродно. Как говорить на языке страны, из которой уехал в глубоком детстве. — Сам бы я оттуда не добрался. Таксисты таких, как я, обычно отказываются подбирать. Таких ужратых. И нет, мне не стыдно, я всегда так пью, и ты это знаешь.

123